Неточные совпадения
Бобчинский.
Молодой,
лет двадцати трех или четырех
с небольшим.
Сергей Иванович любовался всё время красотою заглохшего от листвы леса, указывая брату то на темную
с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками, готовящуюся к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие
молодые побеги дерев нынешнего
года.
После завтрака Левин попал в ряд уже не на прежнее место, а между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и
молодым мужиком,
с осени только женатым и пошедшим косить первое
лето.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый
с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня
молодые, посаженные в нынешнем
году.
Раз, осенью, пришел транспорт
с провиантом; в транспорте был офицер,
молодой человек
лет двадцати пяти.
И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед…
И вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга стольких
лет,
Ее голубка
молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад…
Нигде, ни в чем ей нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
«И полно, Таня! В эти
летаМы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь». —
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать
лет.
Недели две ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня отец.
Я горько плакала со страха,
Мне
с плачем косу расплели
Да
с пеньем в церковь повели.
— Вот еще что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя
молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати
с лишком
лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем
молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости
лет встретиться
с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе
с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
— Вы, разумеется, знаете всех жителей, — спокойно заговорил Грэй. — Меня интересует имя
молодой девушки в косынке, в платье
с розовыми цветочками, темно-русой и невысокой, в возрасте от семнадцати до двадцати
лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?
Это был очень
молодой человек,
лет двадцати двух,
с смуглою и подвижною физиономией, казавшеюся старее своих
лет, одетый по моде и фатом,
с пробором на затылке, расчесанный и распомаженный, со множеством перстней и колец на белых, отчищенных щетками пальцах и золотыми цепями на жилете.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять
лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая
молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три
года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо
моложе своих
лет, что бывает почти всегда
с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости.
— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859
года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин
лет сорока
с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги,
молодого и щекастого малого
с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка
лет двенадцати, а вслед за ней вышел из дому
молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда
молодого слуги.]
с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Это была
молодая женщина
лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая,
с темными волосами и глазами,
с красными, детски-пухлявыми губками и нежными ручками.
В 55-м
году он повез сына в университет; прожил
с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства
с молодыми товарищами Аркадия.
Представилась ему опять покойница жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих
лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а
молодою девушкой
с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
С плеч ее по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она, будучи
моложе Веры Петровны
лет на пятнадцать, говорила
с нею, как старшая.
«Мне тридцать пять, она —
моложе меня
года на три, четыре», — подсчитал он, а Марина
с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая —
лет сорока, толстуха,
с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты,
молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как
молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре
года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через
год, через два она все будет моя. Дружба — вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между
молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она
с одной стороны дружба,
с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то
с вами каково?
Ему было под пятьдесят
лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу на другую и строго порицал
молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне
с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
Вошел
молодой человек
лет двадцати пяти, блещущий здоровьем,
с смеющимися щеками, губами и глазами. Зависть брала смотреть на него.
Мгновенно сердце
молодоеГорит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое
годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И
с жизнью лишь его покинет.
Мать его, еще почти
молодая женщина,
лет сорока
с небольшим, была такая же живая и веселая, как он, но
с большим запасом практического смысла. Между ею и сыном была вечная комическая война на словах.
Еще в девичьей сидели три-четыре
молодые горничные, которые целый день, не разгибаясь, что-нибудь шили или плели кружева, потому что бабушка не могла видеть человека без дела — да в передней праздно сидел, вместе
с мальчишкой
лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков и еще два-три лакея, на помощь ему, ничего не делавшие и часто менявшиеся.
С первого взгляда он казался
моложе своих
лет: большой белый лоб блистал свежестью, глаза менялись, то загорались мыслию, чувством, веселостью, то задумывались мечтательно, и тогда казались
молодыми, почти юношескими.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный
молодой человек,
лет двадцати трех,
с темно-русыми, почти каштановыми волосами,
с румяными щеками и
с серо-голубыми вострыми глазами,
с улыбкой, показывавшей ряд белых крепких зубов. В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.
Оба были еще очень
молодые люди, так
лет двадцати или двадцати двух; они делали тут у дверей что-то странное, и я
с удивлением старался вникнуть.
Из остальных я припоминаю всего только два лица из всей этой молодежи: одного высокого смуглого человека,
с черными бакенами, много говорившего,
лет двадцати семи, какого-то учителя или вроде того, и еще
молодого парня моих
лет, в русской поддевке, — лицо со складкой, молчаливое, из прислушивающихся.
Этот снимок сделан хоть и не так давно, а все же она была тогда
моложе и лучше собою; а между тем уж и тогда были эти впалые щеки, эти морщинки на лбу, эта пугливая робость взгляда, как бы нарастающая у ней теперь
с годами — чем дальше, тем больше.
Японцы тихо,
с улыбкой удовольствия и удивления, сообщали друг другу замечания на своем звучном языке. Некоторые из них, и особенно один из переводчиков, Нарабайоси 2-й (их два брата, двоюродные, иначе гейстра),
молодой человек
лет 25-ти, говорящий немного по-английски, со вздохом сознался, что все виденное у нас приводит его в восторг, что он хотел бы быть европейцем, русским, путешествовать и заглянуть куда-нибудь, хоть бы на Бонинсима…
К нам повадился ходить в отель офицер, не флотский, а морских войск,
с «Спартана»,
молодой человек
лет двадцати: он, кажется, тоже не прочь от приключений.
Чрез полчаса он вернулся
с молодым человеком,
лет 26-ти, которого и представил адмиралу как своего преемника.
Консул познакомил нас
с сыном,
молодым человеком
лет двадцати
с небольшим.
Там
молодой, черный как деготь, негр,
лет двадцати и красавец собой, то есть
с крутыми щеками, выпуклым лбом и висками, толстогубый,
с добрым выражением в глазах, прекрасно сложенный, накрывал на стол.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19
лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины, а люди. Но случилось, что в это
лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка
с детьми: двумя барышнями, гимназистом и
с гостившим у них
молодым художником из мужиков.
Молодой человек, так же добродушно улыбаясь, как и сама Лидия, поздоровался
с гостем и, когда Нехлюдов сел на его место, взял себе стул от окна и сел рядом. Из другой двери вышел еще белокурый гимназист
лет 16 и молча сел на подоконник.
Один из двух рабочих, человек
лет пятидесяти,
с недоумением и даже
с испугом переглянулся
с молодым.
— Мне иногда хочется умереть… — заговорила Зося тихим, прерывающимся голосом; лицо у нее покрылось розовыми пятнами, глаза потемнели. — Проходят лучшие
молодые годы, а между тем найдется ли хоть одна такая минута, о которой можно было бы вспомнить
с удовольствием?.. Все бесцельно и пусто, вечные будни, и ни одной светлой минуты.
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы
с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать
лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место
молодому поколению.
Знали еще, что
молодая особа, особенно в последний
год, пустилась в то, что называется «гешефтом», и что
с этой стороны она оказалась
с чрезвычайными способностями, так что под конец многие прозвали ее сущей жидовкой.
Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка и граничило
с землей нашего знаменитого монастыря,
с которым Петр Александрович, еще в самых
молодых летах, как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс
с «клерикалами» почел даже своею гражданскою и просвещенною обязанностью.
Это был какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен,
лет уже не
молодых, «qui frisait la cinquantaine», [«под пятьдесят» (фр.).] как говорят французы,
с не очень сильною проседью в темных, довольно длинных и густых еще волосах и в стриженой бородке клином.
И вот прошло двадцать три
года, я сижу в одно утро в моем кабинете, уже
с белою головой, и вдруг входит цветущий
молодой человек, которого я никак не могу узнать, но он поднял палец и смеясь говорит: «Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Geist!
— Да-с, от радости-с. А вышло, что совсем от иной причины-с. Потом, когда мы обвенчались, она мне после венца в тот же вечер и призналась и очень чувствительно извинения просила, чрез лужу, говорит, в
молодых годах однажды перескочила и ножку тем повредила, хи-хи!
Это было очень жалкое создание,
молодая тоже девушка,
лет двадцати, но горбатая и безногая,
с отсохшими, как сказали потом Алеше, ногами.
Лет был около пятидесяти, и вид имел почти строгий, был малоречив; женат же был не более десяти
лет с супругой еще
молодою, от которой имел трех малолетних еще детей.